Самый первый снимок, с которого и начался рассказ нашей героини, – фотография молодого мужчины Егора Веселкина, ее дяди. Одним предложением собеседница практически описала весь тяжелый жизненный путь этого человека: «Он в кандалах, босой вернулся пешком из Сибири в родную деревню Курбаки, когда началась война».

«Дед работал не покладая рук, тем самым не угодил большевикам…»

У Елисея Веселкина была крепкая семья, большой дом, домашнее хозяйство, мельница, алейница (маслобойня – Прим.ред). Стараться было для кого, ведь семья состояла из двенадцати детей. Пока местные проводили свое свободное время в шинку, так называлась местная забегаловка, Елисей вкалывал как проклятый. А когда заканчивалась работа дома, то ходил подрабатывать в соседние деревни.

«И не просто калымил, а делал работу на совесть, потому что потом не раз за жизнь приходилось слышать от людей, что они готовы помочь нам всем: накормить, напоить и спать уложить, так как деда нашего только добрым словом вспоминали. Но времена наступали сложные. Сыновья, читая газеты, просили отца переписать на них часть имущества, но дед Елисей был с характером и упорно не соглашался. История до боли типичная: дом и имущество – колхозу, а деда и троих его совершеннолетних сыновей Остапа, Якова и Егора – в Сибирь валить лес. Там они жили плохо: практически впроголодь. Деду было уже около семидесяти лет, и тяжело работать он просто уже не мог. В отчем же доме сделали школу, остальным членам семьи сказали, идите, как говорится, куда хотите.

Маму мою звали Вера, она с 1915 года и самая младшая в семье. Ей с двумя сестрами пришлось выживать, как придется. Все они не отличались крепким здоровьем. У старшей Ульяны одна нога была короче другой, средняя Александра вовсе не разговаривала, а мама, застудила зимой ногу, да так, что позднее диагностировали туберкулез кости…

Жизнь после раскулачивания потихоньку стала налаживаться, показался свет в конце беспросветной тьмы. У мамы появилась небольшая хатка, которую ей отдал брат, раньше там была банька и пчелы зимовали, но и этому она была рада. Однако новая беда стояла на пороге – война», – рассказывает Мария Васильевна.

«Семнадцать – уже не молод, а пятьдесят – еще не стар»

«Мамин, так называемый дом, был без мебели даже. Брат Трофим привез деда Елисея из Сибири в Курбаки, он был уже слаб и испытывал нестерпимые боли. В дом к брату было нельзя, там дети и невестка. Положили в маминой хате прямо на пол. Дед ростом был выше двух метров, а вся хатка по длине такая же. Умирал тяжело, стеснялся, что был обузой для любимой Веры, а когда все случилось, то облегчения не наступило – не было даже досок сбить гроб. Откровенно говоря, даже из этой хатки пришлось взять несколько досок, чтобы схоронить отца.

Бежал из ссылки и Егор. Он стер пятки прямо до костей, так натирали кандалы. Тоже к маме пришел, больше нигде не ждали. Благо, когда наступило военное время, разрешили вернуться в родной дом.

Немцы шли через Курбаки, заходили в дома, просили или просто забирали еду. Однажды маме один русский, который с немцами был, сказал, что заберут все, если не спрячешь  все добро в сундук и не закопаешь. Мама, хоть и молодая была, ей шел двадцать шестой год, но характер бойкий имела. Она сразу смекнула, что помимо вещей припрятать можно и немного зерна, мало ли голодать очень придётся? Неподалеку от дома все еще стояла мельница отца, там даже зерна было немного. Вера пошла туда одна, а за ней немец. Страха было столько, что она даже дышать перестала, думала, что изнасилует или еще хуже – убьет. Но он как закричит «halt», а затем и вовсе выгнал оттуда, не разрешив ничего взять про запас. Так и жили дальше в страхе и впроголодь. Мужчин забрали всех, кроме детей и совсем уже ветхих стариков. Трофим, брат мамин,  был уже старше пятидесяти, но и этот возраст посчитали годным. Женщины ходили под Чериков, чтобы навестить своих мужей и сыновей. Там прошли бои, и они увидели лишь реку, вода которой была окрашена в алый цвет», – со слезами на глазах рассказывает собеседница.

Отступая, фашисты снова шли через Курбаки

Эту историю Вера Елисеевна, мама нашей героини, вспоминала с особой грустью: «Они были недовольны, неслись на мотоциклах, кричали, заходили в дома, убивали стариков. Пожилая пара пряталась в погребе, так вытащили и двоих расстреляли. На высоком дереве сидел партизан, он расстреливал их из автомата. Уложил даже самого главного командира. Немцы еще больше разозлились. Несколько из них отделились от колонны, ломали колья заборов, наматывали на них тряпки, макали в бензин и поджигали каждый наш дом. Двести дворов испепелили безжалостно. Я пряталась в лесу вместе с коровой, если бы ее не уберегла, то умерли бы с голоду…».

«Рано или поздно все успокаивается, отступает даже самая страшная буря и наступает тишина. Вот и этот ужас закончился. Пришло время наводить порядок и начинать жить заново. Немцев этих проклятых тоже на нашем кладбище схоронили, что же делать с ними окаянными?», – добавляет наша героиня.

Без чулок в морозы, зато счастливые

«Мамина личная жизнь совсем не сложилась. Да и когда ей было складываться? С ранних лет тяжелый труд, голод, война, затем долгий период восстановления. Был у мамы местный кавалер, но жениться он не захотел. Она родила меня и воспитала одна, хоть пальцем показывать на нее в деревне было делом привычным, но она стерпела все насмешки, родив на свет себе помощницу и подарив мне жизнь. Про помощницу так это я не просто к слову сказала. С четырех лет я помогала маме строить забор. Помню, что держу колья, как она сказала, а у меня плохо получается, и мама ругается, сколько есть силы. Сейчас я понимаю, что кричала она вовсе не на меня, а от отчаяния, что приходится все самой, но она отлично справлялась. Зимой поехала прямо за мужиками в лес, чтобы и нам дров нарубить. Она рубит, а я, десятилетняя, таскаю сучья на телегу. Зима, морозы, а мы без штанов и чулок, только в юбках, потому что больше ничего не было. Эти мужики как досмотрели, что мы казенный лес рубим, отругали сильно. А мама очень быстрая была, за словом в карман не лезла. Она шутками и прибаутками уговорила оставить себе нарубленное. Так и жили. Но сказать, что мы сильно как-­то голодали – нет. Мама тяжело трудилась в колхозе, затем в совхозе. Дома хозяйство свое было, а ко всему прочему нам еще и деньги платили. Мне и сыну немой тети Александры давали по пятьдесят рублей, как незаконнорожденным. Были деньги, а это значит, что мы могли купить белой муки и печь блины, булочки и хлеб. Мы даже подкармливали соседских детей. Они такой роскоши не видели», – вспоминает Мария Гумбор.

Мария Гумбор в юности (слева)

Зеленый платок в огромные розовые розы

«О, этот платок – целая история. В бабушкином сундуке мама отыскала деньги, которые еще дед Елисей подарил жене. Она же, не зная, куда их тратить, зашила в юбку. В годы войны мама их нашла и каждой из сестер и себе тоже купила по большому шерстяному платку. Это была такая семейная реликвия, что до сих пор боюсь его потерять. Во­-первых, его носила мама, потом в нем выходили замуж все племянницы, потом даже я надевала на  выступления в клуб. Помню, что читала в нем в доме культуры деревни Яновка стихотворение, а после выступления сняла и потеряла. Мама обыскалась, на уши подняла даже близлежащие деревни – нашла. У него уже вся макушка от старости была протерта, а все равно берегли», – смеется Мария Васильевна.

Мама, слава Богу, прожила долго

«Мы жили дружно. Я рано вышла замуж за своего Антона, в семнадцать лет. У него польские корни и фамилия необычная для нашей местности – Гумбор. Поэтому быстро в деревне меня переименовали из незаконнорожденной Колдыбкиной дочки в Гумбориху. Это уже статус. Мы воспитали троих детей – Виктора, Ларису и Николая. Баба Вера успела понянчить их всех. Вот такая трудная жизнь была у моей мамы, зато ее характер и задор передался и мне. Мои дети и внуки знают ее историю и чтут память»,  – завершает экскурс в историю семьи наша собеседница.

 Ольга Басаримова. Фото автора